Mif-legenda

Своей поклоннице и близкой подруге Ивинской Люсе Петровой Пастернак признался, что полюбил Ольгу: «Да что такое жизнь, что такое жизнь, если не любовь? А она такая очаровательная, она такая светлая, она такая золотая. Теперь в мою жизнь во­шло это золотое солнце, это так хорошо, так хоро­шо. Не думал, что я еще узнаю такую радость. Она работает в «Новом мире». Я очень хочу, чтобы вы ей позвонили и повидались с ней».

Затем он признался в любви лично и предложил перейти на «ты». Ивинская написала Пастернаку письмо, содержание которого изложила в мемуа­рах следующим образом: «Я писала, что первый мой муж Емельянов из-за меня повесился; что я вы­шла замуж за его соперника и врага Виноградова; о Виноградове ходило много сплетен. Он казался обаятельным и широким человеком, но, однако, были люди, которые утверждали, что именно он написал на мою маму клеветнический донос, будто она в своей квартире «порочила вождя», и бедная мама три года провела в лагере, в самые голодные и страшные военные годы. А я оставалась с ним (ведь у нас был сын, да и к Ире он относился как к род­ной), и только смерть его положила конец этому ужасу. Только после его смерти я поехала за мамой, без билета, под солдатской шинелью, на страшную станцию «Сухо-Безводное», отвезла ей донорский свой паек, и даже удалось мне вырвать ее оттуда. Дождалась актировки негодных и больных, тогда еще было такое, и привезла полуживую нелегально в Москву. Много было страшного. Смерти, само­убийства.

«Если вы, — я писала все-таки на «вы», — были причиной слез, то я тоже была! И вот судите сами, что я могу ответить на ваше «люблю», на самое большое счастье в моей жизни .»

Пастернак был растроган: «Олюша, я люблю те­бя; я сейчас вечерами стараюсь остаться один и все вижу, как ты сидишь в редакции, как там поче­му-то бегают мыши, как ты думаешь о своих де­тях. Ты прямо ножками прошла по моей судьбе. Эта тетрадка всегда со мной будет, но ты мне ее должна сохранить, потому что я не могу ее остав­лять дома, ее могут там найти» (после ареста Ивинской заветная тетрадка оказалась в МГБ и сгинула).

По утверждению Ольги Всеволодовны, тогда Пастернак «смахнул слезу и поцеловал Иринку. «Какие у нее удивительные глаза! Ирочка, посмотри на меня! Ты так и просишься ко мне в роман!»

Внешность Катеньки, дочери Лары из романа «Доктор Живаго» — это внешность моей дочери:

«В комнату вошла девочка лет восьми с двумя мелкозаплетенными косичками. Узко разрезанные, уголками врозь поставленные глаза придавали ей шаловливый и лукавый вид. Когда она смеялась, она их приподнимала».

Вместе с Лидией Чуковской Пастернак пригла­сил Ольгу с дочерью на следующее чтение романа, устроенное 6 февраля 1947 года у пианистки Ма­рии Юдиной. Зная глубокую церковную религиозностъ хозяйки, Пастернак хотел услышать ее мне­ние о воплощении христианской идеи в романе. Среди прочитанных тогда стихов была и недавно оконченная «Рождественская звезда».

Вскоре начался очередной виток антипастернаковской кампании. 21 марта 1947 года в газете «Культура и жизнь» появилась погромная статья Алексея Суркова, тяжко завидовавшего Борису Ле­онидовичу, «О поэзии Б. Пастернака». Поэт обви­нялся в том, что он «бравирует отрешенностью от современности . Занял позицию отшельника, жи­вущего вне времени . Утверждает последователь­ную отрешенность поэзии от общественных чело­веческих эмоций . субъективно-идеалистическая позиция . проповедь условности мира . с нескры­ваемым восторгом отзывается о буржуазном Вре­менном правительстве . живет в разладе с новой действительностью . с явным недоброжелательст­вом и даже злобой отзывается о советской рево­люции . Прямая клевета на новую действи­тельность .». Заключал статью зловещий вывод: «Советская литература не может мириться с его поэзией». По этому поводу Пастернак сказал Ивинской: «В наши дни политический донос — это не столько поступок, сколько философская система». Еще он звонил всем друзьям и радостно говорил: «Вы чита­ли, как меня публично высекли? Но ничего, я себя неплохо чувствую».