Mif-legenda

Многочисленный отряд ударил на восставших крестьян; многие из них были убиты, многие схвачены и жестоко наказаны, а Далибор, их покровитель, взят в плен. Молодого защитника угнетенного люда в оковах отвезли в Прагу и бросили в среднюю темницу вновь построенной круглой башни, что за домом управителя, над самым Оленьим рвом.

Был Далибор первым узником, вошедшим в нее, и с той поры стала зваться она «Далиборка». В замке и по всей Праге шло много толков о молодом земане, о причине, по которой попал он в новую башню, о том, что первым он переступил ее порог. Кичливые паны радовались его беде, а народ ему сочувствовал.

Скучно и грустно тянулось для Далибора время. Сводчатая темница с толстыми стенами и маленькими окошками заменяла ему теперь всю его усадьбу. Дома из своих окон любовался он прекрасными вольными просторами, а здесь, из маленького оконца, едва видел полоску неба и внизу, под стенами башни, часть глубокого, заросшего кустарником рва. Листва уже изменила свой цвет, стала золотистой, красной; наступала тоскливая осень.

Тихо было в башне, тихо в окрестностях. Птицы умолкли; лишь ветер свистел и раскачивал деревья и ветви кустов. Листья падали, в глубоком рву сгущался туман, окутывая его по утрам и на рассвете, дождь шумел и хлестал по оголенным кустам и вершинам деревьев. Долго тянулся в темнице короткий осенний день, и бесконечны были длинные ночи. Грусть и тоска терзали молодого земана.

На те жалкие гроши, что оставили ему на пропитание, попросил он купить ему скрипку. И как только принес ему скрипку тюремщик, начал Далибор усердно на ней упражняться. До той поры никогда не брал он в руки смычка, а нынче не расставался с ним ни на минуту. Никто не учил его; сам он играл да играл, коротая дни. Время побежало быстрее, а звуки скрипки становились все чище, нежнее и приятнее.

Начали останавливаться под дверью темницы тюремщики и часовые, чтобы насладиться его игрой. Многие паны и чиновники приходили из замка послушать, как, сидя в тюрьме, научился играть козоедский земан. Заговорили об этом и в городе, и стали люди приходить наверх, к замку, чтобы убедиться, – сперва любопытные, за ними те, кто не верил. С каждым днем слушателей приходило все больше; зачастую собиралась огромная толпа и стояла у задних ворот замка, ожидая, когда заиграет Далибор.

То было уже весной, когда повеял с юга мягкий ветерок, когда деревья распускались и зацветали, когда зазеленел Петржин, и все окрестные холмы, и Олений ров, полный сладких звуков птичьего щебетанья. Но прекраснее щебета птиц было пение скрипки, доносившееся из круглой башни.

И лишь только начинали литься из окна пустынной, мрачной темницы те нежные, сладкие, печальные звуки, все замирали в волнении. Музыка глубоко трогала сердца пражан.

Покорность, отчаяние и мольба измученного сердца звучали в ней. Иногда из башни неслись светские мелодии, звуки любовных и воинственных песен.

Часто наигрывал Далибор старинную песню о короле Яне, о молодом Климберке и Плихте из Жиротина, о Баворе Страконицком, о тех чешских панах и земанах, что погибли вместе со своим королем у Кресчака, как погиб прадед заключенного музыканта.

Растроганные стояли пражане у башни. А когда однажды увидели, что из окошка темницы спустился на веревке грубый холщовый мешок, с охотой и радостью всякий положил туда что мог – мелкие деньги и другие дары. До сих пор думали все, что земан обеспечен и сыт, теперь же увидели, что плохо приходится ему и впал он в нужду. Будучи знатного рода, не хотел Далибор идти собирать милостыню по городу, а помощи ниоткуда не получал. Ничего у него не было, кроме скрипки.

И с тех пор, когда бы ни спускал он холщовую сумку из окна темницы, каждый раз наполняли ее деньгами и приношениями те, кто слушал внизу его игру; люди заботились о том, чтобы не терпел он голода и нужды. Не одна сердобольная горожанка, не один добрый крестьянин старались облегчить его участь; получал он еду, кувшины с питьем. Послали ему даже подушку и ночную одежду. Каждый день в полдень и под вечер услаждал он за то своей игрой толпу, собиравшуюся у башни. Все слушали с затаенным дыханием, а когда расходились, говорили в один голос, что никто во всей Праге не играет так, как молодой земан. Неволя, нужда научили Далибора тому искусству. Днем играл он для людей, а ночью – для себя.

Когда затихал и погружался в тьму королевский замок и лишь его сказочный серосиний силуэт вырисовывался на фоне ночного неба, когда в озаренном лунным сиянием Оленьем рву переставали шептаться с ветром кусты и деревья, из темной круглой башни раздавались чудесные звуки Далиборовой скрипки. Слышались в них слезы, тоска по воле и гнев. Но не свободу, а лишь облегчение приносили они Далибору. Господь бог был высоко, король далеко, а паны не знали жалости.