Mif-legenda

Первый приступ к большому автобиографиче­скому роману Пастернак сделал сразу после окон­чания Гражданской войны. Уже к концу ее у поэта проступили первые нотки разочарования револю­цией. В письме Д.В. Петровскому от 6 апреля 1920 года Пастернак рисовал ужасы разрухи и опошле­ния революции: « .Советская власть постепенно выродилась в какую-то мещанскую атеистическую богадельню. Пенсии, пайки, субсидии, только еще не в пелеринках интеллигенцию и гулять не водят парами, а то совершенный приют для сирот, дер­жат впроголодь и заставляют исповедовать неверье, молясь о спасенье от вши, снимать шапки при исполнении «Интернационала» и т. д. Портреты ВЦИКа, курьеры, присутственные и неприсутствен­ные дни. Вот оно. Ну стоило ли такую вещь завари­вать . Мертво, мертво все тут, и надо поскорее от­сюда вон. Куда еще не знаю, ближайшее будущее покажет, куда . Прав я был, когда ни во что это не верил. Единственно реальна тут нищета, нo и она проходит в каком-то тумане, обидно вяло, не по-че­ловечески, словно это не бедные люди опускаются, а разоряются гиены в пустыне. Вообще — безобразье. А ведь и у вши под микроскопом есть лицо».

Вот от этого «мертво, мертво все тут» и родилась фамилия главного героя романа — Живаго. Но в ранней прозе она еще не присутствовала.

В 1922 году Пастернак опубликовал повесть «Детство Люверс» — своеобразный вариант будуще­го начала «Доктора Живаго». По определению са­мого Пастернака, эта повесть составила примерно пятую часть будущего романа. Там речь шла о пред­революционной поре, и никаких острых политичсских или идеологических моментов не было. То­гда еще Пастернак не успел разочароваться в рево­люции, которой, вероятно, тогда и должен был кончаться роман.

Следующая автобиографическая проза, поя­вившаяся в 1931 году «Охранная грамота», уже была полна скрытых аллюзий и явных параллелей с со­ветской действительностью. Так, в главе, посвящен­ной Венеции, Пастернак писал: « .Опускная щель для тайных доносов па лестнице цензоров, в сосед­стве с росписями Веронеза и Тинторетто, была из­ваяна в виде львиной пасти. Известно, какой страх внушала эта «bocca di leone» современникам- и как мало-помалу стало признаком невоспитанности упоминание о лицах, загадочно провалившихся в прекрасно изваянную щель, в тех случаях, когда са­ма власть не выражала по этому поводу огорчения». Из первого издания книги бдительная цензура вы­кинула следующий за этим местом пассаж: «Кру­гом — львиные морды, всюду мерещащиеся, сую­щиеся во все интимности, все обнюхивающие, — львиные пасти, тайно сглатывающие у себя в бер­логе за жизнью жизнь. Кругом львиный рык мни­мого бессмертья, мыслимого без всякого смеху только потому, что все бессмертное у него в руках и взято на крепкий львиный повод. Все это чувству­ют, все это терпят .»

А первые наброски того романа, который теперь известен нам как «Доктор Живаго», по утвержде­нию французского слависта Жоржа Нива, были сделаны летом 1932 года на Урале, когда Пастернак был потрясен тяжким положением жертв коллекти­визации — раскулаченных.

Об этой поездке Пастернак рассказывал скульп­тору З.А. Масленниковой 17 августа 1958 года: «В начале тридцатых годов было такое движение среди писателей — стали ездить по колхозам собирать материалы для книг о новой деревне. Я хотел быть со всеми и тоже отправился в такую поездку с мыс­лью написать книгу. То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нече­ловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абст­рактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год я не мог спать».